В глуши рубцов когда в глуши моей

Обновлено: 28.03.2024

Летом 1976 года на моём освещённом солнцем июля столе лежала книжка Рубцова «Подорожники». Я ещё ничего не подозревал, но всё моё существо было охвачено счастьем бытия.

Я перешёл на второй курс педагогического института, его филологического отделения. Молодость, студенчество, влюблённость…

Открыл наугад сборничек, стал читать:

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи…

Мать моя здесь похоронена

В детс кие годы мои.

Мне теперь кажется, что с этих секунд всё вокруг поглотил свет («Есть только свет, упоительно-щедрый, есть глубиной источаемый свет!»). Конечно, это свойство памяти – памяти о бесконечном счастье, – но я действительно пребывал в те первые мгновения в некоей светящейся сфере, которая скрывала от меня предметы во всей их материальной грубости.

В этой спасительной, сладкой, мучащей и терзающей одновременно сфере света (а потом – и мрака), исходящего от стихотворений Николая Рубцова я пребывал до конца 90- годов. Это было зависимостью, её той мерой, которая соединяет в одно - плоть и душу, твою жизнь и стихи поэта. И долго-долго, когда я читал позже, пел Рубцова, мне всегда дорого было чувство нераздельности – полной, абсолютной! – с его поэзией, с его судьбой.

Свежа ещё была в памяти смерть моей матушки, не дожившей до 42 лет. Как молода и тонка, свежа росла берёзка на её могиле…

А расставание с моей школой («Школа моя деревянная. ) и вовсе, казалось, произошло вчера. И каждое возвращение в посёлок, к друзьям, одноклассникам, школе, могилке мамы вызывало острейшие переживания сладкого и мучительного одновременно.

А потом полыхнуло другое, когда я прочёл рубцовское «Берёзы». В нём я поражён был новым совпадением со своей судьбой, выраженным мощно и просто:

Только чаще побеждает проза,

Словно дунет ветер хмурых дней.

Ведь шумит такая же берёза

Над могилой матери моей.

На войне отца убила пуля,

А у нас в деревне у оград

С ветром и дождём шумел, как улей,

Вот такой же листопад…

Строчки связали меня, поэта, память о матери и отце, и нас обоих – с великой и трагической судьбой страны.

Позже я сочинил песню на эти стихи и часто-часто исполнял её, всегда слёзно волнуясь. Ведь как и рубцовский отец, мой батя выжил, получив третье ранение в августе 1944-го года, но умер совсем молодым, не дожив до 34 лет. Похоронен был в Иваново, и где его могилка, я не знаю до сих пор… скорее всего, её уже никогда не найти, потому – какие могут памятники у несчастных, похороненных при больничном кладбище. Всё проглотило время. Но не память. Не острейшее переживание стихотворения.

Так моя жизнь и стихотворения Рубцова, его судьба и моя всё больше сливались воедино.

К этому прибавились мои частые скитания по России, случайные ночлеги, старики и старухи, принимавшие переночевать, переправы, реки, огоньки бакенов, зимние безлюдные и порой страшные дорогие, «журавли в холодной дали», возвращение в своё скромное жилище едва не со слезами на глаза от пережитого волнения…

А позже случились ещё восемь поездок по России, которые «мучительной связью», «смертной связью» утопили в поэзии великого поэта.

Моя курсовая работа после третьего года была посвящена Рубцову. Была она откровенно слабой, потому что я не мог тогда ещё сознательно отделить себя от поэта, свою жизнь от жизни поэта. Это было счастьем и несчастьем одновременно. Чтобы обрести свой голос, нужно было «разорвать» узы и как бы со стороны посмотреть на его стихотворения… Что и случилось в конце 90-годов, когда у тещи на сенокосе я, стремительно схватив листки бумаги и ручку, стал лихорадочно записывать свои ПЕРВЫЕ слова о поэте.

Но до этого было одиночное посещение могилки Рубцова на новом Вологодском кладбище, не случайная встреча с людьми, знающими Рубцова, когда я на велосипеде приехал в Вологду. Было десятки выступлений со сцен клуба, школы и школ, были свои песни на шедевры Рубцова, вечера, посвящённые ему, пособие по лирике Рубцова для школ, заметки о его творчестве…

И всё-таки мне жаль той необыкновенной остроты переживания, которой больше никогда не будет…

Но одно ещё неоспоримо: Рубцов научил меня переживать других поэтов. Поэтому были мощные увлечения Блоком, Тютчевым, Пастернаком, Заболоцким, Прасоловым, Юрием Кузнецовым, Михаилом Анищенко, Евгением Чепурных…

КОРЕНЬ-ЦАРЬ

Корень-царь в поэзии Николая Рубцова – «глушь». Когда я статистически подтверждал смутную ещё для меня догадку, невольно думалось: сам поэт видел разлив «глуши» в своих стихах? Было ли это просчитанным (пусть даже на подсознании) вариантом? Не мог не видеть! Даже сознательно шёл на укрепление его в своей поэзии. Иначе бы откуда такое:

Словно как в космосе,

Глухо в раскрытом окошке,

Что слышно бывает, как глухо…

И в этом же стихотворении за этими же строчками знаменательное: «Это и нужно в моём состоянии духа!»

Налицо совпадение душевного состояния природного и настроения лирического героя.

И читая стихотворение за стихотворением, я начал чувствовать родство «отрадной заброшенности» и любимого Рубцовым слова «глушь» и всего производного от него:

– …погружаться в сказочную глушь.

– …и снова глушь, забывчивость, заря…

– …в грибную бабушкину глушь…

– …диво дивное в русской глуши.

Более того, поэт делает прямую перекличку с «отрадной заброшенностью», говоря о провинциальном городке – «отрадно заброшен и глух». «Заброшенность» усиливается внушительным рядом «глухого», семантически совершенно родственного, едва ли не контекстуально синонимичного.

Степень «достославной старины», таким образом, усиливает своё дыхание в лирике поэта. «Тайна древнейших строений и плит» приобретает всё более щемящий аромат.

Механически выписывая «глухой», «глушь», «глохнет» (но переживая вновь и вновь поэзию Рубцова), я обратил внимание на то, что значение оттенка враждебности человеку корень-царь практически не несёт. Так что редкие случаи мрачной окраски его можно назвать здесь: места много они не займут. Пожалуй, припомним целиком мистическое стихотворение «Зимняя ночь»:

Кто-то стонет на тёмном кладбище,

Кто-то глухо стучится ко мне,

Кто-то пристально смотрит в жилище,

Показавшись в полночном окне.

В эту пору с дороги буранной

Заявился ко мне на ночлег

Непонятный какой-то и странный

Из чужой стороны человек.

И старуха-метель не случайно,

Как дитя, голосит за углом,

Есть какая-то жуткая тайна

В этом жалобном плаче ночном.

Обветшалые гнутся стропила,

И по лестнице шаткой во мрак,

Чтоб нечистую выпугнуть силу,

С фонарём я иду на чердак.

По углам разбегаются тени.

– Кто тут. – Глухо. Ни звука в ответ.

Подо мной, как живые, ступени

Так и ходят. Спасения нет!

Кто-то стонет всю ночь на кладбище,

Кто-то гибнет в буране – невмочь,

И мерещится мне, что в жилище

Кто-то пристально смотрит всю ночь.

«Во мгле заметеленной глохнет покинутый луг» в «Зимней песне», «глухой разговор» в «Фальшивой колоде» и «Матросы… зашевелились глухо и тревожно» в раннем «Морском приказе». С натяжкой отнесу сюда и «глухое бренчание монет» из «Русского огонька», воспринимающееся в шедевре как антоним бескорыстному «…мы денег не берем». Да ещё освящённому Богом («Господь с тобой!»)

У Рубцова есть лейтмотивы, повторы, которые нас не отпускают. Да и лейтмотивами-то их не назовёшь. А странно: два раза повторяемые свадьбы, скачущие «в глуши задремавшего бора», уже нас никогда не отпустят, как и «пение детского хора». И кажется, такие единичные, они заполняют огромное пространство музыки рубцовской лирики!

Я слышу печальные звуки,

Которых не слышит никто…

Всего вероятнее, это музыка далёкого детства, «освящённого» сиротством, детским домом в Николе. Не случайно же таинственное видение свадьбы повязаны одним предложением с «пением детского хора». Так и вижу отрока Колю в длинном-длинном грубом пальто, в замызганной ушанке, валенках не по росту, неуклюжих промёрзших рукавицах, вдруг замершего от чужеродного, но такого пленительного звучания ЧУЖОЙ жизни, СЧАСТЛИВОЙ жизни, СЕМЕЙНОЙ жизни… Манящие звуки, пока не осознаваемые, но потом вернувшиеся мучительным эхом, родившим шедевр – стихотворение «Скачет ли свадьба…». Одно из самых пронзительных в русской лирике об утраченной «детской вере в бессчётные вечные годы».

Одинокий путник на краю поля… Не потому ли он так настойчиво воскрешал в памяти те волшебные звуки «чужой» жизни и то голодное и счастливое братство детского детдомовского хора!

Музыка рубцовской глуши не раздражительна, она целебна, она поэтически привлекательна. Она держит героя в высоком поле того, что мы называем предтворчеством. Убери эту безмузыкальную муку, убери невероятное давление тишины космической, и пропадёт звериная острота чувствования, пропадёт сама поэзия:

Лошадь белая в поле темном.

Воет ветер, бурлит овраг,

Светит лампа в избе укромной,

Освещая осенний мрак.

Подмерзая, мерцают лужи.

«Что ж,- подумал,- зайду давай?»

Посмотрел, покурил, послушал

И ответил мне: - Ночевай!

И отправился в темный угол,

Долго с лавки смотрел в окно

На поблекшие травы луга.

Хоть бы слово еще одно!

Есть у нас старики по селам,

Что утратили будто речь:

Ты с рассказом к нему веселым -

Он без звука к себе на печь.

Знаю, завтра разбудит только

Словом будничным, кратким столь

Я спрошу его:- Надо сколько?-

Он ответит:- Не знаю, сколь!

И отправится в тот же угол,

Долго будет смотреть в окно

На поблекшие травы луга.

Хоть бы слово еще одно.

Ночеваю! Глухим покоем

Сумрак душу врачует мне,

Только маятник с тихим боем

Все качается на стене,

Только изредка над паромной

Над рекою, где бакен желт,

Лошадь белая в поле темном

Вскинет голову и заржет.

Тоска одиночества рядом с человеком, тоска чужой стороны, тоска заброшенности, оторванности от большого мира человеческого жилья, тоска нищеты, тоска осени и мрака – всё слилось в рубцовском «На ночлеге». И поэзия всей этой тоски.

По моему мнению, одно из лучших его стихотворений, одно из самых простых и загадочных, одно из самых волнующих.

У старухи в «Русском огоньке» есть хоть путеводный вопрос, вырывающий ее из оцепенения («скажи, родимый, будет ли война?»), – здесь же доживание себя и жизни.

А у больших северных рек, с глубокими оврагами, с бездорожьем, с «дрожащими огоньками» скудных и холодных переправ, с рвущими душу гудами пароходов, катерков… Запоминается каждый сучок в стене и на потолке, каждый вздох воды в ведре, случайный кусочек пакли в пазу, лунное пятно на полу, горестный квадрат окна, качание старческого силуэта в полутемной избе…

А теперь, пожалуй, и не вернуться никогда к сидению на тёмном берегу Двины или Вычегды в тёплый вечер, ночь ли августа, сентября и не вернуть рубцовское: «И вдруг такой повеяло с полей тоской любви, тоской свиданий кратких!»

Жизнь с рек ушла.

И безлюдная и "безлошадная" река мало что напоминает. Ни огонька.

Рубцовская глушь может быть сказочной, святой, загадочной и таинственной, древней, овеянной историей и облагороженной культурой русского народа, разнородно музыкальной, родной и близкой сердцу, необыкновенно поэтической, врачующей. Наконец, она выступает в своём прямом значении, как место затерянное, далёкое от цивилизации, непроходимое и даже гибельно опасное для человека.

А что в вас рождают густые, непроходимые места? Не только ведь страх. А пусть даже и страх, страхи! Но ведь страх – явление чрезвычайно поэтическое в некоторых случаях. А у поэта вслед за «ужасом допотопным» природа вызывает «поклонение себе». За ужасом и поклонением идут сказки, легенды, яркие воспоминания. Сама история! История как бессознательный взрыв радости в душе от только сердцем ощущаемого единства со всем родным, с русским миром, с русской историей.

Разве что от кустика до кустика

По следам давно минувших душ

Я пойду, чтоб думами до Устюга

Погружаться в сказочную глушь.

Вот и болото «глухо стонет» деревом в соседстве «со сказками и былью прошедших здесь крестьянских поколений» («Осенние этюды»). Пожалуй, такие мгновения одни из самых счастливых у лирического героя Рубцова. Они близки к катарсису, к ликованию, даже восторгу!

Душа, как лист, звенит, перекликаясь,

Со всей звенящей солнечной листвой,

Перекликаясь с теми, кто прошёл…

Такие мгновения, вызванные прежде всего странствиями поэта по Северу, Вологодчине, высекают в его поэмках народно-поэтическое, смягчают его, в общем-то, далеко не весёлую лирику, придают ей ласковости, не побоюсь сказать, нежности, своеобразного очарования, сказочной магии.

Знаешь, ведьмы в такой глуши

И чаруют они, кружа,

Чтоб такой красотой в тиши

Будто видит твоя душа

И закружат твои глаза

Да брусничных глухих трясин

Что, убаюкивает, не правда ли? «Сказочная глушь»!

Единственное стихотворение поэта несёт в названии слово «глушь». Оно называется «В глуши». И, как мне кажется, оно знаменательно для понимания значения корневого слова в лирике Рубцова.

Что же есть «глушь» для поэта и какие чувства он испытывает в «отрадной заброшенности» родного края?

Когда душе моей

С высоких, после гроз,

Когда душе моей

Идут стада дремать

Под ивовый навес,

Когда душе моей

Земная веет святость,

Несёт небесный свет, –

Мне грустно оттого,

Что знаю эту радость

Лишь только я один:

Друзей со мною нет…

Покой и святость… И грусть от не разделённой ни с кем радости. И музыка рубцовской провинции – городка, села, деревеньки – приглушённая музыка, музыка «издалека», музыка, живущая в воспоминании, музыка внутри себя. Как будто едешь в поезде, далеко-далеко, а под стук колёс начинает звучать в душе почти рубцовский хор. И светло на душе и грустно. Ты и одинок, но и едешь на встречу с дорогим.

Как есть в лирике Рубцова приглушённость света, о которой очень хорошо написал Дементьев в статье «Предвечернее Николая Рубцова», так есть приглушённость музыки его стихотворений, её смягчённость. Доминируют полутона. Глушь, как колыбельная песня, убаюкивает, врачует, утешает, мягко принуждает к тишине…

– Слух внимает мимолётным приглушённым голосам.

– А голос бы всё глуше, тише…

– И лучшее время всё дальше и глуше.

– В такую глушь вернувшись после битвы,

Не уронил слезу?

– …спасали скот и глухо говорили: – Слава Богу!

– Лишь глухо стонет дерево сухое…

– Никто меж полей не услышит глухое скаканье…

Цитировал, а внутри меня метрономом выстукивала рубцовская гроза, и обожгло: как гасятся в стихотворении «Во время грозы» звуки! Они обозначены явственно и они… неслышны, что ли, так очевидно, как обозначены. И как я ни пытаюсь насильно ужаснуться какофонии «зловещего праздника бытия», но что-то смягчает музыку разбушевавшейся стихии. А что? Попробуйте услышать это сами.

Внезапно небо прорвалось

С холодным пламенем и громом!

И ветер начал вкривь и вкось

Качать сады за нашим домом.

Завеса мутная дождя

Заволокла лесные дали.

Кромсая мрак и бороздя,

На землю молнии слетали!

И туча шла, гора горой!

Кричал пастух, металось стадо,

И только церковь под грозой

Молчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись и я,

Привычным взглядом созерцая

Зловещий праздник бытия,

Смятенный вид родного края.

И всё раскалывалась высь,

Плач раздавался колыбельный,

И стрелы молний всё неслись

В простор тревожный, беспредельный…

Так и «глушь» смягчает сердце, шлёт отраду, звучит приглушённой, врачующей музыкой.

Святая и прекрасная глушь! Глушь будит в душе поэта видения, «картины прошлой жизни» и врачует красотой картин Левитана, фресок Дионисия, «тайной древнейших строений и плит», затерянным кладбищем, старым барским особняком, ржанием лошадей и высоким и бессмертным звёздным небом на вечной Русью.

стихи велик поэтов

Люба Комкова

Люба Комкова запись закреплена

стихи Николая Рубцова

Когда душе моей
Сойдет успокоенье
С высоких, после гроз,
Немеркнущих небес,
Когда душе моей
Внушая поклоненье,
Идут стада дремать
Под ивовый навес,
Когда душе моей
Земная веет святость,
И полная река
Несет небесный свет, -
Мне грустно оттого,
Что знаю эту радость
Лишь только я один:
Друзей со мною нет.

ВЕТЕР ВСХЛИПЫВАЛ, СЛОВНО ДИТЯ

Ветер всхлипывал, словно дитя,
За углом потемневшего дома,
На широком дворе, шелестя,
По земле разлеталась солома.

Мы с тобой не играли в любовь,
Мы не знали такого искусства,
Просто мы у поленицы дров
Целовались от странного чувства.

Разве можно расстаться шутя,
Если так одиноко у дома,
Где лишь плачущий ветер-дитя
Да поленица дров и солома.

Если так потемнели холмы,
И скрипят, не смолкая, ворота,
И дыхание близкой зимы
Все слышней с ледяного болота.

Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему.

Вот ворона сидит на заборе.
Все амбары давно на запоре.
Все обозы прошли, все подводы,
Наступила пора непогоды.

Суетится она на заборе.
Горе ей. Настоящее горе!
Ведь ни зернышка нет у вороны
И от холода нет обороны.

ВЫПАЛ СНЕГ, И ВСЁ ЗАБЫЛОСЬ

Выпал снег - и всё забылось,
Чем душа была полна!
Сердце проще вдруг забилось,
Словно выпил я вина.

Вдоль по улице по узкой
Чистый мчится ветерок,
Красотою древнерусской
Обновился городок.

Снег летит на храм Софии,
На детей, а их не счесть.
Снег летит по всей России,
Словно радостная весть.

Снег летит - гляди и слушай!
Так вот, просто и хитро,
Жизнь порой врачует душу.
Ну и ладно! И добро.

В краю, где по дебрям, по рекам
Метелица свищет кругом,
Стоял, запорошенный снегом,
Бревенчатый низенький дом.

Я помню, как звезды светили,
Скрипел за окошком плетень,
И стаями волки бродили
Ночами вблизи деревень.

Как все это кончилось быстро!
Как странно ушло навсегда!
Как шумно - с надеждой и свистом -
Помчались мои поезда!

И все же, глаза закрывая,
Я вижу: над крышами хат,
В морозном тумане мерцая,
Таинственно звезды дрожат.

А вьюга по сумрачным рекам
По дебрям гуляет кругом,
И, весь запорошенный снегом,
Стоит у околицы дом.

Ветер под окошками, тихий, как мечтание,
А за огородами, в сумерках полей
Крики перепелок, ранних звезд мерцание,
Ржание стреноженных молодых коней.

К табуну с уздечкою выбегу из мрака я,
Самого горячего выберу коня,
И по травам скошенным, удилами звякая,
Конь в село соседнее понесет меня.

Пусть ромашки встречные от копыт сторонятся,
Вздрогнувшие ивы брызгают росой, -
Для меня, как музыкой, снова мир наполнится
Радостью свидания с девушкой простой!

Все люблю без памяти в деревенском стане я,
Будоражат сердце мне в сумерках полей
Крики перепелок, дальних звезд мерцание,
Ржание стреноженных молодых коней.

Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог.

Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной,
Добрый Филя живет.

Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!

Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть.
- Филя, что молчаливый?
- А о чем говорить?

Дорога, дорога,
Разлука, разлука.
Знакома до срока
Дорожная мука.

И отчее племя,
И близкие души,
И лучшее время
Все дальше, все глуше

Лесная сорока
Одна мне подруга.
Дорога, дорога,
Разлука, разлука.

Устало в пыли
Я влачусь, как острожник,
Темнеет вдали,
Приуныл подорожник,

И страшно немного
Без света, без друга,
Дорога, дорога,
Разлука, разлука.

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий.
Вот наступит октябрь - и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали.
Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Все, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полет этих гордых прославленных птиц.

Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забытость полей, и утраты знобящих полей -
Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей.
Вот летят, вот летят. Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!
Вот замолкли - и вновь сиротеет душа и природа
Оттого, что - молчи! - так никто уж не выразит их.

Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою.

Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром.

Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей.

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи.
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?

Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное - все забывается,
Светлые звезды горят!

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?

ИДЁТ ПРОЦЕССИЯ ЗА ГРОБОМ

Идет процессия за гробом.
Долга дорога в полверсты.
На ветхом кладбище - сугробы
И в них увязшие кресты.

И длится, длится поневоле
Тяжелых мыслей череда,
И снова слышно, как над полем
Негромко стонут провода.

Трещат крещенские морозы.
Идет народ. Все глубже снег.
Все величавее березы.
Все ближе к месту человек.

Он в ласках мира, в бурях века
Достойно дожил до седин.
И вот. Хоронят человека.
- Снимите шапку, гражданин!

Как далеко дороги пролегли!
Как широко раскинулись угодья!
Как высоко над зыбким половодьем
Без остановки мчатся журавли!

В лучах весны - зови иль не зови! -
Они кричат все радостней, все ближе.
Вот снова игры юности, любви
Я вижу здесь. но прежних не увижу.

И обступают бурную реку
Все те ж цветы. но девушки другие,
И говорить не надо им, какие
Мы знали дни на этом берегу.

Бегут себе, играя и дразня,
Я им кричу: - Куда же вы? Куда вы?
Взгляните ж вы, какие здесь купавы! -
Но разве кто послушает меня.

Если б мои не болели мозги,
Я бы заснуть не прочь.
Рад, что в окошке не видно ни зги, -
Ночь, черная ночь!

В горьких невзгодах прошедшего дня
Было порой невмочь.
Только одна и утешит меня -
Ночь, черная ночь!

Грустному другу в чужой стороне
Словом спешил я помочь.
Пусть хоть немного поможет и мне
Ночь, черная ночь!

Резким, свистящим своим помелом
Вьюга гнала меня прочь.
Дай под твоим я погреюсь крылом,
Ночь, черная ночь!

Высокий дуб. Глубокая вода.
Спокойные кругом ложатся тени.
И тихо так, как будто никогда
Природа здесь не знала потрясений!

И тихо так, как будто никогда
Здесь крыши сел не слыхивали грома!
Не встрепенется ветер у пруда,
И на дворе не зашуршит солома,

И редок сонный коростеля крик.
Вернулся я - былое не вернется!
Ну что же? Пусть хоть это остается,
Останется пускай хоть этот миг,

Когда души не трогает беда,
И так спокойно двигаются тени,
И тихо так, как будто никогда
Уже не будет в жизни потрясений,

И всей душой, которую не жаль
Всю потопить в таинственном и милом,
Овладевает светлая печаль,
Как лунный свет овладевает миром.

Ночью я видел:
Ломались березы!
Видел, метались цветы!
Гром, рассылающий
Гибель и слезы,
Всех настигал с высоты!
Как это странно
И все-таки мудро:
Гром роковой перенесть,
Чтоб удивительно
Светлое утро
Встретить, как светлую весть!

Вспыхнул, сияя,
Солнечный веер,
Дышат нектаром цветы,
Влагой рассеянной
Озеро веет,
Полное чистой воды!

ПРИВЕТ, РОССИЯ, РОДИНА МОЯ!

Привет, Россия - родина моя!
Как под твоей мне радостно листвою!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое.

Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле - по селам и столицам!
Я сильный был, но ветер был сильней,
И я нигде не мог остановиться.

Привет, Россия - родина моя!
Сильнее бурь, сильнее всякой воли
Любовь к твоим овинам у жнивья,
Любовь к тебе, изба в лазурном поле.

За все хоромы я не отдаю
Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
Как миротворно в горницу мою
По вечерам закатывалось солнце!

Как весь простор, небесный и земной,
Дышал в оконце счастьем и покоем,
И достославной веял стариной,
И ликовал под ливнями и зноем.

Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле,
И люди окраины древней
Тревожно проходят во мгле.

Родимая! Что еще будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
Играя в окне и горя.

Замолкли веселые трубы
И танцы на всем этаже,
И дверь опустевшего клуба
Печально закрылась уже.

Родимая! Что еще будет
Со мною? Родная заря
Уж завтра меня не разбудит,
Играя в окне и горя.

И сдержанный говор печален
На темном печальное крыльце.
Все было веселым вначале,
Все стало печальным в конце.

На темном разъезде разлуки
И в темном прощальном авто
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто.

Когда стою во мгле,
Душе покоя нет:
И омуты страшней,
И резче дух болотный.
Миры глядят с небес
Свой излучая свет,
Свой откраывая лик,
Прекрасный, но холодный.
И горная передо мной
Вдруг возникает цепь,
Как сумрачная цепь
Загадок и вопросов .
С тревогою в душе,
С раздумьем на лице,
Я чуток, как поэт
Бессилен, как философ.
Вот, коростеля крик
Послышался опять .
Зачем стою во мгле ?
Зачем не сплю в постели ?
Скорее спать !
Hочами надо спать !
Hастойчево кричат
Об этом коростели .

ДАВАЙ, ЗЕМЛЯ, НЕМНОЖКО ОТДОХНЁМ.

Давай, земля,
Немножко отдохнем
От важных дел,
От шумных путешествий!
Трава звенит?
Волна лениво плещет,
Зенит пылает
Солнечным огнем!

Там, за морями,
Полными задора,
Земля моя,
Я был нетерпелив,-
И после дива
Нашего простора
Я повидал
Немало разных див!

Но все равно,
Как самый лучший жребий,
Я твой покой
Любил издалека,
И счастлив тем,
Что в чистом этом небе
Идут, идут,
Как мысли, облака.

И я клянусь
Любою клятвой мира,
Что буду славить
Эти небеса,
Когда моя
Медлительная лира
Легко свои поднимет паруса!

Вокруг любви моей
Непобедимой
К моим лугам,
Где травы я косил,
Вся жизнь моя
Вращается незримо,
Как ты, Земля,
Вокруг своей оси.

Листья осенние
Где-то во мгле мирозданья
Видели, бедные,
Сон золотой увяданья,
Видели, сонные,
Как, натянувши поводья,
Всадник мрачнел,
Объезжая родные угодья,
Как, встрепенувшись,
Веселью он вновь предавался,-
Выстрел беспечный
В дремотных лесах раздавался.
Ночью, как встарь,
Не слыхать говорливой гармошки,
Словно как в космосе,
Глухо в раскрытом окошке,
Глухо настолько,
Что слышно бывает, как глухо.
Это и нужно
В моем состоянии духа!
К печке остывшей
Подброшу поленьев беремя,
Сладко в избе
Коротать одиночества время,
В пору полночную
В местности этой невзрачной
Сладко мне спится
На сене под крышей чердачной,
Сладко, вдыхая
Ромашковый запах ночлега,
Зябнуть порою
В предчувствии близкого снега.
Вдруг, пробудясь,
По лесам зароптали березы,
Словно сквозь дрему
Расслышали чьи-то угрозы,
Словно почуяли
Гибель живые созданья.
Вот он и кончился,
Сон золотой увяданья.

Я забыл, что такое любовь,
И под лунным над городом светом
Столько выпалил клятвенных слов,
Что мрачнею, как вспомню об этом.

И однажды, прижатый к стене
Безобразьем, идущим по следу,
Одиноко я вскрикну во сне
И проснусь, и уйду, и уеду.

Поздно ночью откроется дверь,
Невеселая будет минута.
У порога я встану, как зверь,
Захотевший любви и уюта.

Побледнеет и скажет:- Уйди!
Наша дружба теперь позади!
Ничего для тебя я не значу!
Уходи! Не гляди, что я плачу.

И опять по дороге лесной
Там, где свадьбы, бывало, летели,
Неприкаянный, мрачный, ночной,
Я тревожно уйду по метели.

Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября.

Я долго ехал волоком.
И долго лес ночной
Все слушал медный колокол,
Звеневший под дугой.

Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь!
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный старый конь!

Хоть волки есть на волоке
И волок тот полог,
Едва он сани к Вологде
По волоку волок.

Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь,
Шагай, шагай тихонечко,
Мой добрый старый конь!

И вдруг заржал он молодо,
Гордясь без похвалы,
Когда увидел Вологду
Сквозь заволоку мглы.

ТИХАЯ МОЯ РОДИНА

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи.
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

- Где же погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. -
Тихо ответили жители:
- Это на том берегу.

Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил.
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная.
Время придет уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.

У РАЗМЫТОЙ ДОРОГИ (ГРУСТНЫЕ МЫСЛИ)

Грустные мысли наводит порывистый ветер,
Грустно стоять одному у размытой дороги,
Кто-то в телеге по ельнику едет и едет -
Позднее время - спешат запоздалые дроги.

Плачет звезда, холодея, над крышей сарая.
Вспомни - о родина! - праздник на этой дороге!
Шумной гурьбой под луной мы катались играя,
Снег освещенный летел вороному под ноги.

Бег все быстрее. Вот вырвались в белое поле.
В чистых снегах ледяные полынные воды.
Мчимся стрелой. Приближаемся к праздничной школе.
Славное время! Души моей лучшие годы.

Скачут ли свадьбы в глуши потрясенного бора,
Мчатся ли птицы, поднявшие крик над селеньем,
Льется ли чудное пение детского хора, -
О, моя жизнь! На душе не проходит волненье.

Нет, не кляну я мелькнувшую мимо удачу,
Нет, не жалею, что скоро пройдут пароходы.
Что ж я стою у размытой дороги и плачу?
Плачу о том, что прошли мои лучшие годы.

Улетели листья с тополей -
Повторилась в мире неизбежность.
Не жалей ты листья, не жалей,
А жалей любовь мою и нежность!
Пусть деревья голые стоят,
Не кляни ты шумные метели!
Разве в этом кто-то виноват,
Что с деревьев листья улетели?

ЭЛЕГИЯ (СТУКНУЛ ПО КАРМАНУ - НЕ ЗВЕНИТ)

Стукнул по карману - не звенит.
Стукнул по другому - не слыхать.
В тихий свой, таинственный зенит
Полетели мысли отдыхать.

Но очнусь и выйду за порог
И пойду на ветер, на откос
О печали пройденных дорог
Шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,
Молодость уходит из-под ног,
Солнышко описывает круг -
Жизненный отсчитывает срок.

Стукну по карману - не звенит.
Стукну по другому - не слыхать.
Если только буду знаменит,
То поеду в Ялту отдыхать.

Я люблю, когда шумят березы,
Когда листья падают с берез.
Слушаю - и набегают слезы
На глаза, отвыкшие от слез.

Все очнется в памяти невольно,
Отзовется в сердце и в крови.
Станет как-то радостно и больно,
Будто кто-то шепчет о любви.

Только чаще побеждает проза,
Словно дунет ветер хмурых дней.
Ведь шумит такая же береза
Над могилой матери моей.

Единственное стихотворение поэта несёт в названии слово «глушь». Оно называется «В глуши». И, как мне кажется, оно знаменательно для понимания значения корневого слова в лирике Рубцова.
Что же есть «глушь» для поэта и какие чувства он испытывает в «отрадной заброшенности» родного края?

Когда душе моей
Сойдёт успокоенье
С высоких, после гроз,
Немеркнущих небес,
Когда душе моей
Внушая поклоненье,
Идут стада дремать
Под ивовый навес,
Когда душе моей
Земная веет святость,
И полная река
Несёт небесный свет, –
Мне грустно оттого,
Что знаю эту радость
Лишь только я один:
Друзей со мною нет…

Покой и святость… И грусть от не разделённой ни с кем радости. И музыка рубцовской провинции – городка, села, деревеньки – приглушённая музыка, музыка «издалека», музыка, живущая в воспоминании, музыка внутри себя. Как будто едешь в поезде, далеко-далеко, а под стук колёс начинает звучать в душе почти рубцовский хор. И светло на душе и грустно. Ты и одинок, но и едешь на встречу с дорогим.
Как есть в лирике Рубцова приглушённость света, о которой очень хорошо написал Дементьев в статье «Предвечернее Николая Рубцова», так есть приглушённость музыки его стихотворений, её смягчённость. Доминируют полутона. Глушь, как колыбельная песня, убаюкивает, врачует, утешает, мягко принуждает к тишине…

– Слух внимает мимолётным приглушённым голосам.
– А голос бы всё глуше, тише…
– И лучшее время всё дальше и глуше.
– В такую глушь вернувшись после битвы,
Какой солдат
Не уронил слезу?
– …спасали скот и глухо говорили: – Слава Богу!
– Лишь глухо стонет дерево сухое…
– Никто меж полей не услышит глухое скаканье…

Цитировал, а внутри меня метрономом выстукивала рубцовская гроза, и обожгло: как гасятся в стихотворении «Во время грозы» звуки! Они обозначены явственно и они… неслышны, что ли, так очевидно, как обозначены. И как я ни пытаюсь насильно ужаснуться какофонии «зловещего праздника бытия», но что-то смягчает музыку разбушевавшейся стихии. А что? Попробуйте услышать это сами.

Внезапно небо прорвалось
С холодным пламенем и громом!
И ветер начал вкривь и вкось
Качать сады за нашим домом.

Завеса мутная дождя
Заволокла лесные дали.
Кромсая мрак и бороздя,
На землю молнии слетали!

И туча шла, гора горой!
Кричал пастух, металось стадо,
И только церковь под грозой
Молчала набожно и свято.

Молчал, задумавшись и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.

И всё раскалывалась высь,
Плач раздавался колыбельный,
И стрелы молний всё неслись
В простор тревожный, беспредельный…

Так и «глушь» смягчает сердце, шлёт отраду, звучит приглушённой, врачующей музыкой.
Святая и прекрасная глушь! Глушь будит в душе поэта видения, «картины прошлой жизни» и врачует красотой картин Левитана, фресок Дионисия, «тайной древнейших строений и плит», затерянным кладбищем, старым барским особняком, ржанием лошадей и высоким и бессмертным звёздным небом на вечной Русью.
Продолжение следует

Коля, перечитала твое "Глушь Рубцова", все три сочинения, и, действительно, его "тишина, тишь" почти тождественна его "глуши".ТАк что мою "Тишину Рубцова" снова буду переписывать, добавлять, изменять. Появилась потребность сослаться на твоё о Рубцове. Думаю, ты не будешь возражать. О, муки творчества!

Конечно, Галя. Нисколь не жаль.
Бери, что потребуется.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2022. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+

Рукой раздвинув темные кусты,
Я не нашел и запаха малины,
Но я нашел могильные кресты,
Когда ушел в малинник за овины.

Там фантастично тихо в темноте,
Там одиноко, боязно и сыро,
Там и ромашки будто бы не те –
Как существа уже иного мира.

И так в тумане омутной воды
Стояло тихо кладбище глухое,
Таким все было смертным и святым,
Что до конца не будет мне покоя.

И эту грусть, и святость прежних лет
Я так любил во мгле родного края,
Что я хотел упасть и умереть
И обнимать ромашки, умирая.

Пускай меня за тысячу земель
Уносит жизнь! Пускай меня проносит
По всей земле надежда и метель,
Какую кто-то больше не выносит!

Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный свято погребен
В такой же белой горестной рубашке.

САПОГИ МОИ - СКРИП ДА СКРИП.

Сапоги мои - скрип да скрип
Под березою,
Сапоги мои - скрип да скрип
Под осиною,
И под каждой березой-гриб,
Подберезовик,
И под каждой осиной - гриб,
Подосиновик!
Знаешь, ведьмы в такой глуши
Плачут жалобно.
И чаруют они, кружа,
Детским пением,
Чтоб такой красотой в тиши
Все дышало бы,
Будто видит твоя душа
сновидение.
И закружат твои глаза
Тучи плавные
Да брусничных глухих трясин
Лапы, лапушки.
Таковы на Руси леса
Достославные,
Таковы на лесной Руси
Сказки бабушки.
Эх, не ведьмы меня свели
С ума-разума
песней сладкою-
Закружило меня от села вдали
Плодоносное время
Краткое.

Сапоги мои-скрип да скрип
Под березою,
Сапоги мои-скрип да скрип
Под осиною,
И под каждой березой-гриб,
Подберезовик,
И под каждой осиной - гриб,
Подосиновик.

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь — и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.

Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забытость болот, и утраты знобящих полей —
Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей…

Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!
Вот замолкли — и вновь сиротеют душа и природа
Оттого, что — молчи! — так никто уж не выразит их…

Не было собак — и вдруг залаяли.
Поздно ночью — что за чудеса!—
Кто-то едет в поле за сараями.
Раздаются чьи-то голоса.

Не было гостей — и вот нагрянули.
Не было вестей — так получай!
И опять под ивами багряными
Расходился праздник невзначай.

Ты прости нас, полюшко усталое,
Ты прости, как братьев и сестер:
Может, мы за все свое бывалое
Разожгли последний наш костер.

Может быть, последний раз нагрянули,
Может быть, не скоро навестят.
Как по саду, садику багряному
Грустно-грустно листья шелестят.

Под луной, под гаснущими ивами
Посмотрели мой любимый край
И опять умчались, торопливые,
И пропал вдали собачий лай.

Село стоит
На правом берегу,
А кладбище -
На левом берегу.
И самый грустный все же
И нелепый
Вот этот путь,
Венчающий борьбу
И все на свете,-
С правого
На левый,
Среди цветов
В обыденном гробу.

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

Светятся, тихие, светятся, чудные,
Слышится шум полыньи.
Были пути мои трудные, трудные.
Где ж вы, печали мои?

Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное - все забывается,
Светлые звезды горят!

Кто мне сказал, что во мгле заметеленной
Глохнет покинутый луг?
Кто мне сказал, что надежды потеряны?
Кто это выдумал, друг?

В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.

До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!

Перед этой
Желтой, захолустной
Стороной березовой
Моей,
Перед жнивой
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.

Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!


ВИДЕНИЯ НА ХОЛМЕ

Взбегу на холм и упаду в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
Засвищут стрелы будто наяву,
Блеснет в Глаза кривым ножом монгола!
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг в крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя.

Россия, Русь-
Куда я ни взгляну!
За все твои старания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя.

Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в твои леса и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы,
Они несут на флагах черный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России.

Кресты, кресты.
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они- и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной - бессмертных звезд Руси
Спокойных звезд безбрежное мерцанье.


В СИБИРСКОЙ ДЕРЕВНЕ

То желтый куст,
То лодка кверху днищем,
То колесо тележное
В грязи.
Меж лопухов —
Его, наверно, ищут —
Сидит малыш,
Щенок скулит вблизи.

Скулит щенок
И все ползет к ребенку,
А тот забыл,
Наверное, о нем,—
К ромашке тянет
Слабую ручонку
И говорит.
Бог ведает, о чем.

Какой покой!
Здесь разве только осень
Над ледоносной
Мечется рекой,
Но крепче сон,
Когда в ночи глухой
Со всех сторон
Шумят вершины сосен,

Когда привычно
Слышатся в лесу
Осин тоскливых
Стоны и молитвы,—
В такую глушь
Вернувшись после битвы,
Какой солдат
Не уронил слезу?

Случайный гость,
Я здесь ищу жилище
И вот пою
Про уголок Руси,
Где желтый куст,
И лодка кверху днищем,
И колесо,
Забытое в грязи.

Другие статьи в литературном дневнике:

  • 16.08.2016. Любимые стихи. Николай Гумилёв.
  • 14.08.2016. Любимые стихи. Николай Рубцов.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2022 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+

Подборка: Когда душе сойдёт успокоенье.

Цветы и нива

Цветы! Увядшие цветы!

Как вас водой болотной хлещет,

Так нынче с чуждой высоты

На вас водою серой плещет!

А ты? По-прежнему горда?

Или из праздничного зала

За пищей в прошлые года

Твоя душа летать устала?

И неужели, отлюбя,

Уж не цветёшь, где праздник блещет,

Бежишь домой, а на тебя

Водою серой с неба плещет?

Сырое небо, не плещи

Своей водою бесприютной!

А ты, сорока, не трещи

О нашей радости минутной!

Взойдёт любовь на вечный срок,

Душа не станет сиротлива.

Элегия

Стукнул по карману – не звенит.

Стукнул по другому – не слыхать.

В тихий свой, таинственный зенит

Полетели мысли отдыхать.

Но очнусь и выйду за порог

И пойду на ветер, на откос

О печали пройденных дорог

Шелестеть остатками волос.

Память отбивается от рук,

Молодость уходит из-под ног,

Солнышко описывает круг –

Жизненный отсчитывает срок.

Стукну по карману – не звенит.

Стукну по другому – не слыхать.

Если только буду знаменит,

То поеду в Ялту отдыхать.

Элегия

Стукнул по карману – не звенит!

Стукнул по другому – не слыхать!

В коммунизм – в безоблачный зенит

Полетели мысли отдыхать.

Память отбивается от рук.

Молодость уходит из-под ног.

Солнышко описывает круг –

Жизненный отсчитывает срок.

Я очнусь и выйду за порог,

И пойду на ветер, на откос

О печали пройденных дорог

Шелестеть остатками волос.

Стукнул по карману – не звенит!

Стукнул по другому – не слыхать!

В коммунизм – в безоблачный зенит

Полетели мысли отдыхать.

Ива

Зачем ты, ива, вырастаешь

Над судоходною рекой

И волны мутные ласкаешь

Как будто нужен им покой?

Преград не зная и обходов,

Как шумно, жизнь твою губя,

От проходящих пароходов

Несутся волны на тебя!

А есть укромный край природы,

Где могут, родственно звуча,

В тени струящиеся воды

На ласку лаской отвечать.

Природа

Звенит, смеётся, как младенец,

И смотрит солнышку вослед.

И меж домов, берёз, поленниц

Горит, струясь, небесный свет.

Как над заплаканным младенцем,

Играя с нею, после гроз

Узорным чистым полотенцем

Свисает радуга с берёз,

По травам катится волной, –

Его вкушает вся природа

И щедро делится со мной!

Под колыбельный скрип телег.

И вдруг разгневается грозно

Совсем как взрослый человек.

Осеннее

Души моей отрада:

А тянет на болото,

А тянет на реку,

И грустит избушка

На своем ненастном

Мимо голых веток

Дороже мне бывают

Над кочкою болотной

Оттого, что слишком

И стану я холодный,

Вот тогда, любимая,

И хотя отчаянья

Тайна

Чудный месяц горит над рекою,

Над местами отроческих лет,

И на родине, полной покоя,

Широко разгорается свет.

Этот месяц горит не случайно

На дремотной своей высоте,

Есть какая-то жгучая тайна

В этой русской ночной красоте!

Словно слышится пение хора,

Словно скачут на тройках гонцы,

И в глуши задремавшего бора

Всё звенят и звенят бубенцы.


Когда душе моей

С высоких, после гроз, немеркнущих небес,

Когда душе моей внушая поклоненье,

Идут стада дремать под ивовый навес,

Когда душе моей земная веет святость,

И полная река несёт небесный свет,

Мне грустно оттого,

что знаю эту радость

Лишь только я один. Друзей со мною нет.

В святой обители природы,

В тени разросшихся берёз

Струятся омутные воды

И раздаётся скрип колёс.

Усни, могучее сознанье,

Но чей-то свист и чей-то свет

Внезапно, как воспоминанье,

Моей любви тревожит след!

Прощальной дымкою повиты

Старушки-избы над рекой.

А как безмолвствуют ночами

Виденья кроткие! Их сон

И всё, что есть за их молчаньем,

Тревожит нас со всех сторон!

И одинокая могила

Под небеса уносит ум,

А там полночные светила

Наводят много, много дум.

Уединившись за оконцем,

Я с головой ушёл в труды!

В окно закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды.

И вдруг являлся образ предка

С холмов, забывших свой предел,

Где он с торжественностью редкой

В колокола, крестясь, гремел!

Как жизнь полна! Иду в рубашке,

А ветер дышит всё живей,

Журчит вода, цветут ромашки,

На них ложится тень ветвей.

И так счастливо реют годы,

Как будто лебеди вдали

На наши пастбища и воды

Летят со всех сторон земли!

И снова в чистое оконце

Покоить скромные труды

Ко мне закатывалось солнце,

И влагой веяли пруды.

Обоз. Ступил я на жнивьё.

Село меняется моё!

И не видать худых кобыл,

И только вечный

Всё так же горек и уныл.

По всем дорогам без конца,

Не слышно праздных

Не видно праздного

Так случилось

Так случилось, что в сумерках лета,

За дворами, где травы шумят,

Ты гуляешь с другим до рассвета,

Как со мною три года назад.

Я тебя упрекать не намерен,

Если ты не расстанешься с ним,

Только жаль, что я слишком поверил

Обещающим письмам твоим.

Скоро, скоро на шумном вокзале

У раскрытых железных ворот

Ты простишься со мной без печали,

Я обратно уеду на флот.

Бог с тобой! Не одна ты на свете.

Лишь по трапу на борт поднимусь,

Освежит мою голову ветер,

И развеется горькая грусть.

Но и всё ж под ветрами морскими

Еще долго опять и опять

Буду я повторять твоё имя

И любимой тебя называть.

В дозоре

От брызг и ветра

губы были солоны,

Была усталость в мускулах остра,

Казался сон короче вспышки залповой,

И обострённость чувств такой была,

Что резкие звонки тревог внезапных

Но шёл корабль, отбрасывая волны,

С сердитым воем мачты наклоня,

И в хлопьях пены, взмыленная словно,

Лишь закалялась тяжкая броня.

сумей вначале выстоять!

И ты разлюбишь кров над головой,

тебе дорогу выстелют,


В белой рубашке в осоке лежу,

Катится древняя Шуя.
Каждым неярким лучом дорожу,
Каждым цветком дорожу я.

То потуманнее, то посветлей,
Тихо, немного уныло
Та же звезда, что над жизнью моей,
Будет гореть над могилой.

Читайте также: