Как прыщавой курсистке длинноволосый

Обновлено: 25.04.2024

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица,
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек,
Черный, черный…

«Слушай, слушай, —
Бормочет он мне, —
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.

В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.

Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».

«Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».

«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
…………………
…………………

Ночь морозная…
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица,
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо.
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ!
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…

И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».

«Черный человек!
Ты — прескверный гость!
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
………………….

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах, ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала!
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И — разбитое зеркало…

My friend, my friend,
How sick I am. Nor do I know
Whence came this sickness.
Either the wind whistles
Over the desolate unpeopled field,
Or as September strips a copse,
Alcohol strips my brain.

My head waves my ears
Like a bird its wings.
Unendurably it looms my neck
When I walk.
The black man,
The black, black,
Black man
Sits by me on the bed all night,
Won't let me sleep.

This black man
Runs his fingers over a vile book,
And, twangling above me,
Like a sleepy monk over a corpse,
Reads a life
Of some drunken wretch,
Filling my heart with longing and despair.
The black man,
Oh black man.

"Listen, listen" —
He mutters to me —
The book is full of beautiful
Plans and resolutions.
This fellow lived
His life in a land of most repulsive
Thieves and charlatans.

And in that land the December snow
Is pure as the very devil,
And the snowstorms drive
Merry spinning-wheels.
This man was an adventurer,
Though of the highest
And the best quality.
Oh, he was elegant,
And the poet at that,
Albeit of a slight
But useful gift.
And some woman,
Of forty or so,
He called his "naughty girl,"
His "love."

Happiness — he said —
Is a quickness of hand and mind.
Slow fools are always
Known for being unhappy.
heartaches, we know,
Derive
From broken, lying gestures,

At thunder and tempest,
At the world's coldheartedness,
During times of heavy loss
And when you're sad
The greatest art on earth
Is to seem uncomplicatedly gay.

"Black man!
Don't you dare!
You do not live as
A deep-sea diver.
What's the life
Of a scandalous poet to me?
Please read this story
To someone else."

The black man
Looks me straight in the eye
And his eyes are filmed
With blue vomit —
As if he wanted to say,
I'm a thief and rogue
Who'd robbed a man
Openly, without shame.

Ah friend, my friend,
How sick I am. Now do I know
Whence came this sickness.
Either the wind whistles
Over the desolate unpeopled field,
Or as September strips a copse,
Alcohol strips my brain.

The night is freezing
Still peace at the crossroads.
I am alone at the window,
Expecting neither visitor nor friend.
The whole plain is covered
With soft quick-lime,
And the trees, like riders,
Assembled in our garden.

Somewhere a night bird,
Ill-omened, is sobbing.
The wooden riders
Scatter hoofbeats.
And again the black
Man is sitting in my chair,
He lifts his top hat
And, casual, takes off his cape.

"Listen! listen!" — he croaks,
Eyes on my face,
Leaning closer and closer.
I never saw
Any scoundrel
Suffer so stupidly, pointlessly,
From insomnia.

Well, I could be wrong.
There is a moon tonight.
What else is needed
By your sleep-drunken world?
Perhaps, "She" will come,
With her fat thighs,
In secret, and you'll read
Your languid, carrion
Verse to her.

Ah, how I love these poets!
A funny race!
I always find in them
A story known to my heart —
How a long-haired monster
Profusing sexual languor
Tells of worlds
To a pimply girl-student.

I don't know, don't remember,
In some village,
Kaluga perhaps, or
Maybe Ryazan,
There lived a boy
Of simple peasant stock,
Blond-haired
And angel-eyed.

And he grew up,
Grew up into a poet
Of slight but
Useful talent,
And some woman,
Of forty or so,
He called his "naughty girl,"
His "love."

"Black man!
Most odious guest!
Your fame has long resounded."
I'm enraged, possessed,
Amd my cane flies
Straight across
The bridge of his nose.

The moon has died.
Dawn glimmers in the window.
Ah, night!
What, night, what have you ruined?
I stand top-hatted.
No one is with me.
I am alone.
And the mirror is broken.

Translated by Geoffrey Thurley

Сергей Есенин
Чёрный человек

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.

Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, —
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
.

Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет „она“,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, —
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами.

«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу.
.

. Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один.
И разбитое зеркало.

Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то

Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

«Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И — разбитое зеркало…

I’m sick, my friend,
I’m very, very sick.
Can’t put my finger on the origin of this pain.
Either the wind whistles
Over an empty, deserted field,
Or alcohol rains on my brain
Like it's a September grove.

My head flaps its ears
Like wings of a bird,
No longer capable of
Holding itself up on my neck.
A dark man,
Dark, dark,
Dark man
Sits down on my bed,
A dark man
Won’t let me sleep at all tonight.

The dark man
Traces his finger over a loathsome book
And, droning above me
Like a monk over a dead body,
Reads to me the life
Of some profligate scoundrel,
As fear and anguish surge.
Dark, a dark
Man, dark.

“Listen, listen,”
He mutters,
“This book is full of
Magnificent thoughts and plans.
This man
Lived in a country
Of the most repulsive
Burglars and charlatans.

In December, snow is devilishly
Pure in that country,
And blizzards spin
Merry spinning-wheels.
That man might have been a hustler,
But of the highest caliber.

He was elegant,
And a poet to boot,
Not especially strong,
But dexterous,
And called some woman
Older than forty
A naughty little girl
And his darling.”

“‘Happiness,’ he used to say,
“‘Is agility of mind and hands.
All awkward souls
Are known for their misery.
It’s no big deal
That broken
And deceitful gestures
Bring so much pain.

In times of thunder, of storms,
Of everyday cold,
In times of great loss
And when you’re sad,
Smiling and maintaining a simple appearance
Is the highest art in the world.’”

“Dark man!
Don’t you dare!
You’re no diver
To plunge my depths.
What do I care about
The life of some scandalous poet?
Be gone and read this
To some other man.”

The dark man
Looks at me point blank,
And his eyes fog up
With blue vomit.
As if to tell me
That I’m a cheat and a thief
Who steals without shame
Or hesitation.

It’s a chilly night.
The crossroads are calm and peaceful.
I’m alone at the window,
No guests or friends will be coming.
The entire plain is thick
With soft, crumbling plaster,
And all the trees have assembled
In our garden like horsemen.

Somewhere, a sinister
Night bird is crying.
The wooden riders
Are scattering a hoof-like clatter.
Once again the dark one
Sits down in my armchair,
Raising his top hat,
Carelessly removing his frockcoat.

“Listen, listen!”
He croaks, staring me in the face,
Leaning closer
And closer to me.
“I’ve never seen any scoundrel
Suffer this needlessly
And stupidly
From insomnia.

Ah well, I guess I was wrong!
After all, the moon is out.
Does our sleep-drunk little world
Need anything else?
Maybe ‘she’ will walk by in secret
On her fat haunches
And you’ll read
Your puny languid lyrics?

Ah, how I love poets!
Amusing folk.
In them, I can always find
A story my heart recognizes —
Say, a long-haired freak
Talks to an acned female classmate
About worlds,
Dripping with sexual stupor.

Somewhere — I don’t quite remember —
In some village,
Maybe Kaluga,
Or maybe Ryazan,
A boy was born
In a simple peasant family
With yellow hair
And blue eyes.

And then he grew up,
Became a poet, to boot,
Not especially strong,
But dexterous,
And called some woman
Older than forty
A naughty little girl
And his darling.”

“Dark man!
You’re an impossible guest.
Everyone knows
Your wretched reputation.”
I’m livid, I’m enraged,
And here comes my cane,
Flying right at his mug,
At the bridge of his nose.

. The moon has died.
The dawn turns blue at the window.
Ah, night!
What the hell have you done?
I’m standing in my top hat.
No one around.
I’m alone.
And a broken mirror.

Translated by Anton Yakovlev

Сергей Есенин
Чёрный человек

Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Чёрный человек,
Чёрный, чёрный,
Чёрный человек
На кровать ко мне садится,
Чёрный человек
Спать не даёт мне всю ночь.

Чёрный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Чёрный человек.
Чёрный, Чёрный!

Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все́ неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.

В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжёлых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».

«Чёрный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живёшь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».

Чёрный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, —
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так безстыдно и нагло
Обокравший кого-то.

Ночь морозная.
Тих покой перекрёстка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой извёсткой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот Чёрный
На кресло моё садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.

«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам всё ближе
И ближе кло́нится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал безсонницей.

Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно ещё
Напоённому дрёмой ми́рику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придёт «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?

«Чёрный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешён, разъярён,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…

…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

Читайте также:

Как прыщавой курсистке длинноволосый

Translated by Geoffrey Thurley

Сергей ЕсенинЧёрный человек

Translated by Anton Yakovlev

Сергей ЕсенинЧёрный человек

Сергей Есенин
Чёрный человек

Сергей Есенин
Чёрный человек